Во время учёбы в университете, в ту из многочисленных попыток, которая закончилась получением диплома, я пришёл к выводу о назревшей необходимости создания новой области науки.
Если кратко, то дело вот в чём. Во времена античности существовало разделение на "физику" (собственно, науки) и "метафизику", сводившую все достижения тогдашних прото- физиков, химиков и математиков в единую стройную картину мира, и, что крайне важно, доносящую оную картину до обывателей.
Ныне же количество накопленных знаний об устройстве мира из различных областей столь велико, что глубочайший спец с одной области познания оказывается дикарём в другой. И хорошо, если в какой-то отрасли присутствует свой Стивен Хокинг со своей "Краткой историей времени" и частичная популяризация таки происходит. Хорошо, но явно недостаточно — цельной картины о обывателя так и не складывается. Даже для того, чтобы просто получить цельную картину современного состояния какой-либо одной области науки, необходимо продираться через завалы спецтерминов, ошибочных выводов и работ, написанных для галочки...
Потому я убеждён в необходимости создания современной "метанауки", адепты которой будут заниматься сведением воедино последних открытий из всех существующих направлений и сведением их в цельную картину мироздания. И, разумеется, главной целью является донесение этой картины до рядового обывателя. А то, право слово, утомляет, что люди до сих пор спорят, например, с уже давно почившей теорией Дарвина и слыхом не слыхивали о СТЭ.
Вот только предположений о механизмах воплощения этой идеи у меня до сих пору нету )

Рассказывая о дуркознакомых я немного упустил себя любимого. Дело в том, что в дурке каждый день не просто так. Примерно час в день мне приходилось общаться с миловидной, но строгой шатенкой, чьё имя навсегда расворилось в водах Леты. Она была примерно на 10 лет старше меня, то есть по медицинским меркам была ещё совсем молодым специалистом. Опыт у неё, конечно, был, но не настолько всеобъемлющий, чтобы сразу вывести такого траля как я на чистую воду. Поэтому примерно за неделю наших диалогов она пришла к выводу, что я неиллюзорный ебанат во все поля сознания. И, надо признаться, я прикладывал все усилия к тому, чтобы это впечатление усилить. Будучи прекраснотупым ебланом я считал, что тот юмор, который я считаю здоровым немного развлечёт уставших от реальности мрака психиаторов. Однако, это стоит рассказывать по порядку.

Первая неделя прошла в простых измерительных процедурах: у меня брали кровь, кал и мочу, потом промеряли остроту зрения (по единице на каждой глазюке) и слуха (технически идеальный), способность к различению цветов (прошёл всю книжку, кстати), способность к распознаванию речи на фоне шума (вот сурдологические тесты пошли у меня очень тяжело), способность к распознаванию зрительных образов и прочую техническую поебень. Самым неприятным был стресс-тест на энцефалографе совмещённый со вспышками, громкими звуками и сменой цветов освещения. От него я до конца дня ходил пасмурный, так как моя голова выдала стойкую мигрень, не снимаемую даже таким мощным средством, как анальгин. В конце недели меня опустили домой, где я радостно жрал поспевшую клубнику. Потом началась вторая неделя.

Я уже поминал, что моя бабушка была преподавателем психологии и педагогики (я знаю, что «да», это риторический вопрос), и что я проштудировал почти всю литературу в доме, касавшуюся психологии? А что я прошёл все попавшиеся мне тестовые задания? А что бабушка натаскивала мой слабый мозг в сторону абстрактного мышления и разносторонней эрудиции? А что я читаю с 4-х лет? Карощ, котаны, все эти факторы, ранее дававшие мне премущество в условиях школы, в условиях больницы оказались несколько невостребованными, если не сказать лишними. Отчасти из-за них я оказался в социальной ловушке, сам того не понимая.

Первые тесты были настолько смешны, что я искренне недоумевал по поводу психического состояния их составителей. На тот момент я ещё не осознавал, что действительно существуют люди, впадающие в депрессию просто от того, что они наступили ногой на трещину в асфальте. Я о них читал, но считал это какой-то кунсткамерной редкостью, упоминаемой лишь в качестве забавных фактов, эдаких единичных кунштюков. И, поскольку я видел перед собой шутку, я шутил в меру своих сил. Как половозрелый девственник. Первый профильный тест-анкету, который заполняется плюсами и минусами, я заполнял исходя из предположения, что неадекватные ответы будут отметены адекватными умозаключениями экспертной комиссии. И-ДИ-ОТ. Потом были тесты на основе серий рисунков Бидструпа. Суть теста была в том, чтобы расставить по порядку 6-8 картинок так, чтобы они складывались в последовательную историю. И эту историю надо было потом рассказать. И объяснить все логические связки, переходы, предположения. Ох, как я выёбывался... На тот момент мои первые страдания в литературе уже были опубликованы в школьном литературном дайджесте, а кое-какие сочинения участвовали в городских тематических конкурсах по словесности, уже была практика со стихосложением, пара случаев общения в режиме «мастер-класс» с Эдуардом Успенским и Михаилом Ясновым (вам, жалким технаришкам, наверняка незнакомы имена этих мэтров детской прозы и поэзии). Карощ, котаны, я жог как мог. Как мох. Как торф. Как ёбаный вьетнамский напалм. Глядя в глаза своей судие я перетасовывал картинки, наклеенные на толстый картон, выкладывал их на стол в случайном порядке, мельком проглядывал эту поеботу, и, с выражением личного превосходства, рассказывал СВЯЗНУЮ И ИНТЕРЕСНУЮ ИСТОРИЮ. С сюжетом. А моя психиатриня с улыбкой писала в свой блокнот.

А как забавляли тесты на исключение лишних «слов» и на выбор ПРАВИЛЬНЫХ! Вот уж где было широчайшее поля для стёба и издевательств. Вот, например, в списке (яблоко, вишня, малина, крыжовник, кот) какое слово лишнее? Конечно же «малина» — единственное слово, содержащее букву «а». А какие два слова из списка (земля, вода, цветок, садовник, растения) обязательны для понятия «сад»? Я настаивал, что из приведённых слов действительно обязательным является «садовник», так как бывает сад камней (без цветов, растений и воды), бывает гидропонный сад (без земли), но не бывает самоорганизовавшегося сада. Ведь сад это всегда чьё-то творение. А создатель сада — это же очевидно — садовник. Весь этот мой брейнфак докторесса всё так же конспектировала.

Потом были тесты на ассоциации. Типа посмотри на картинку, скажи 3-4 ассоциации (существительные в именительном падеже), обоснуй. Спустя без малого 2 недели тесты повторялись и требовалось снова воспроизвести ассоциации и объяснения. При моей-то тогдашней памяти (незадолго до дурки поэму «Двенадцать» Блока я выучил со второго прочтения наизусть всю, та же хуйня с «Евгением Онегиным») подобного рода разводы реально не были проблемой. Я просто запоминал свой выёбистый пиздёж, благо что в этом вопросе всегда отличался умом и сообразительностью. Так же проходились обратные тесты на ассоциации — там где на каждое слово требуется нарисовать простенькую картинку, которую, естественно же, обосновать. Тоже с повтором через неполные две недели.

Самой мякоткой для моего воспалённого эго были тесты на IQ, которые я и с похмелья, не приходя в сознание, мог сдать на 160. А уж в раже легко брал 180. Я и сейчас-то беру 150 в лёт не напрягая толком надглоточный нервный узел, ибо знаю структуру теста. В больничке же я вкатывал эти тесты стабильно выше 172-ух баллов. Все разы. Все тесты, которые мне дали. Об этом мне уже на выходе поведала моя психиатриня. Но об этом позже.

Когда же дело дошло до квадратов... Поясню что такое «квадраты». Первый квадрат содержит рандомно размещённые числа от 1-го до 25-ти. Причём квадрат этот не формируется каждый раз заново под тест, а просто есть, как пособие. Дело в том, что к расположению чисел в квадрате имеются кое-какие требования (соседние числа не должны быть рядом, не должно быть математических, геометрических или визуальных закономерностей, 1 и 25 не должны находиться на сторонах квадрата). Второй квадрат — то же самое по сути, что и первый, только расстановка немного другая. Самая мякоть это третий квадрат. Он уже не 55, а 77, внутри него по тем же ограничениям расфасованы напечатанные чёрным цветом числа от 1-го до 25-ти и числа от 1-го до 24-ёх напечатанные красным. Задача обследуемого для первого квадрата звучит так: надо произносить вслух числа по порядку от одного до двадцати пяти, тыкая длинным (это важно) стержнем в число вместе с его упоминанием. Во втором квадрате всё то же самое, только в обратном порядке. Самый сложный третий: надо тыкать по очереди в чёрные числа по возрастанию, а в красные по убыванию, по прежнему громко и чётко называя тыкнутое число. И всё это на время.

А квадраты эти типовые. Понимаете? У всех психиаторов страны эти квадраты одинаковые! Один в один такие же, как и в учебниках моей бабушки. И я их задротил не реже раза в месяц с 5 лет, вроде. Кажется я тогда поставил абсолютный рекорд отделения. Сделал то, на что способен не всякий схизофреник. И, естественно, это снова было отмечено в блокноте. И это почти отправилось в моё личное дело (а может и отправилось).

На исходе была третья неделя моего узилища, когда моя врач спросила меня сакраментальное:
– Помнишь, что там тебе на входе в приёмный покой сказали?
– Четыреста восемьдесят пять.
– Так, ясно. И как ты запомнил?
– Да, число просто так себе, неудобное. Будь оно на единицу меньше, оно бы без остатка делилось на одиннадцать, более того, было бы квадратом двадцати двух.
– А что такого в числе двадцать два?
– Как что! Это же количество старших аркан в Таро!
– Ясно.

В тот день моя карьера адекватного эрудированного подростка была настолько близка к завершению, как никогда ранее, а ведь я ещё не сказал, что будь это число больше на десяток, оно бы не только делилось на 11, но и было бы суммой кубов трёх последовательных простых чисел. Факт, который совершенно случайно запал мне в голову с какой-то олимпиадной задаче по математике.

Маленькое отступление.

Я учился в таком особо-экспериментальном серпентарии, где все ко всем обращаются на «Вы». Не, ну ясно, что на переменах ученики покрывали друг друга хуями в более интимном варианте выбора местоимений, но уже на уроке, в рамках закона обращения, было принято только официальное «Вы». Это был один из тех многих законов устава школы, что были введены советом архонов. Что такое совет архонтов? Это такой орган школьной демократии: 500 учеников старших классов, которые собрав на совещании совета кворум (66%+1 представитель) и истинное большинство голосов при голосовании (50% + 1 голос от числа архонтов) могли безбоязненно предъявить немытый прутень даже директору. То есть, допустим, насрал один из учеников в стол трудовику в знак протеста против его, трудовика, гнусных методов ведения уроков; этого ученика нашли и, в порядке наказания, направили на отчисление. Казалось бы всё просто, ан нет — если совет архонтов собирается (не менее 334-ёх человек), кумекает и выносит постановление (подтверждённое 251-им голосом) не отчислять, и ваще ХУЙ ВАМ ВСЕМ, то директор утирается и говорит — «Окай». И выносит новое наказание провинившемуся. Совет архонтов снова собирается... И так до тех пор, пока наказание не станет достаточно мягким, чтобы совет перестал набирать единомоментно столь дохуя заинтересованных. Риал поликс, котаны. Работающая дикая демократия по греческому (или новгородскому) принципу.

Всё это было частью педагогического эксперимента, длившегося в стенах лицея уже не один десяток лет. И, да, моя школа была не тем лицеем, который ПТУ, а настоящим греческим Ликеумом в некоторых вопросах. Сила демократии была столь велика, что позволяла гнать к хуям, либо наоборот оставлять преподавателей, участвовать в распределении абсолютно прозрачной половины бюджета (вторая половина была непрозрачна, но она реально шла на ремонт, судя по тому, что директорская машина год от года лучше не становилась). В этом демократическом серпентарии даже в простых, нелицейских классах нагрузка была маленько выше средней по всем фронтам. Так, например, все девятые классы изучали линейную алгебру, все десятые изучали теорию множеств, все одиннадцатые (даже гуманитарии) ебались с интегрированием, дифференцированием и простыми дифференциальными уравнениями на уровне несколько более глубоком, чем предполагала общероссийская программа. В вопросах языка мы конечно отставали от не менее экспериментальной гимназии имени К. Д. Ушинского, но старались удерживать отставание на минимуме, зато в вопросах естественных наук все олимпиады оставались в нашем лицее. Особым образом стоило отметить, как ни странно, географию. Её у нас вёл милейшей души человек — Сергей Александрович. Его эрудиция зашкаливала все нормативы даже по и без того завышенным нормам нашего элитного ебанатства. Так вот, именно он был отчасти повинен в том странном подходе к ответам на простые вопросы, который чуть не погубил меня, и именно он косвенным образом спас меня от погибели.

География Гатчинского Лицея славилась даже за пределами Гатчины. Те, кто сдавал карты Турчиновичу на 4 могли быть уверены, что начерталка, сопромат и геодезия не станут проблемой в дальнейшей учёбе. А помимо карт у него были диктанты (сложные модульные тесты на знание экономической, политической и физической географии по материкам, океанам, странам, политическим лагерям и т. д.), вызовы к доске (где с тебя могли и за влияние силы Кориолиса на климат спросить, и за влияние Красной Армии на этнический состав Монголии), тетради (тут всё ясно), сводные таблицы (которые надо заполнять самостоятельно, причём, как правило, проведя вечерок в читальном зале центральной библиотеке, так как у всех были разные задания по заполнению) и куча других развлечений. Несмотря на то, что он был ебанутый строгий хардкорщик его неиллюзорно любили все, кроме тех, кто только что от него пострадал. Этот человек учил нас почти абсолютной анархии в рамках любого строя. Называлась его идеология «Щит хороших оценок» и большая часть этой системы отношений уже была официально введена в устав школы за счёт права совета архонтов на вносить поправки в эту локальную конституцию. Суть «Щита» была в том, что олимпиадник может совершенно безболезненно забыть сменку — он слишком нужен школе, чтобы доёбываться до мелочей. А вот если ты троечник, то доебутся даже не до сменки, а до опрятности вида. И чтобы до тебя меньше доёбывались надо соответствовать. Понятно, что первые места на олимпиадах могут получить единицы. Но вот серьёзные результаты на каких-нибудь всеросийских конкурсах, просто отличные оценки и участие во всякой деятельности сверх программы доступны всем. Чтобы «Щит» работал регулярно, требовалось быть большим, чем среднее большинство. А для того чтобы быть чем-то большим надо иметь какой-то резерв. И этим резервом была, как правило, эрудиция. В результате ученики лицейских классов привыкали к тому, что только истинно успешные могут себе позволить такую роскошь, как экстравагантность. Понятно, что общешкольной тенденцией была мода на демонстрацию своих возможностей. Кто-то ходил с розовой расчёской в нечёсаных волосах, кто-то демонстративно нарушал школьный устав по поводу формы, а я был из тех, кто изъёбывался в классе и у доски.

И ещё. Турчиновичу было глубоко поебать, что ты выучил высоты главных вершин материков. Он хотел от учеников осознания этих чисел. Ему не хватало восьми тысяч восьмиста сорока восьми метров в ответе. Надо было всегда оставаться готовым к представлению этого числа в аршинах — 12441, этажах — 2949, хотя принимался и ответ 2950, Коннетаблях (стелла рядом с Приоратским дворцом, один из символов города) — 276,5 или световых наносекундах — 29514 нс, принимался ответ 29,5-30 мкс. Понятно, что основные доёбы его были известны, и, чтобы не считать числа в уме на уроке, заучивались не только энциклопедические данные, но и их альтернативные представления. Благодаря этому подходу разрознённые данные школьной программы внезапно оказывались связанными и представимыми. Да, представления было не тривиальным, однако для понимания сути полученных данных это помогало очень сильно. А главное, это становилось своего рода ватермаркой школы.

На следующий день после вопроса о первых словах, что я услышал в дурке, меня снова вызвала психиатриня. Она была спокойно-расслаблена — так выглядит человек, который уже всё понял в предстоящей работе, почти всё сделал и собирается не торопясь закончить простое, если не сказать незамысловатое, задание. Этим заданием был я. Ей оставалось провести со мной тест на общую адекватность. То есть задать мне вопросы об окружающем мире и получить от меня любые ответы. Вопросы были простые, без особого изыска.

– Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Как называется наша страна?
– Страна или государство, – грех не уточнить же!
– Страна.
– Россия.
– А государство?
– Российская Федерация.
– А раньше?
– Ну, СССР, Российская империя. – я тоже скучал и ленился выёбываться. Ещё у меня болел живот от того количества клубники, которое я съел перед вопросами. Добрая матушка привезла с дачи 20 литров свежепоспевших ягод, которыми я накормил всех: и пациентов, и персонал, не забывая попутно покормить и самого себя.
– Какое нынче время года?
– Лето, я полагаю.
– Сколько будет 25 умножить на 60?
– Полторы тысячи.
– Какой напиток подавали утром к завтраку?
– Всем — компот.
– Всем? – в её голосе почувствовалась нотка заинтересованности.
– Ну, себе-то я выпросил чаю.
– Ясно-ясно. И как чай?
– Ну, а как ему быть? Дома лучше.
– Хорошо. Сколько тебе лет?
– Восемьдесят два!
– Ты же пару минут назад говорил что семнадцать.
– Я помню. Просто глупо задавать дважды один и тот же вопрос. А раз вопрос глупый, почему ответ должен от него отличаться.

Кажется, именно тут в ней вдруг совершенно случайно проснулась какая-то тревожная мысль. Она уже привыкла к ебанатам, к их серьёзным ебенатским ответам, и к их ебанатскому отрыву от реальности. А в тот момент моё недовольное бурчание вдруг напомнило ей, что перед ней не столько пациент, сколько подросток. А подростки, они же не совсем люди. Да, они ебенаты, но не потому, что у них финальная клиника внутричерепных потрошков, а потому что гормоны, социальная стратификация, позёрство в конце концов. По крайней мере на её лице явно проступило сомнение: в новую альтернативную версию всё ещё не вписывались аномальные ответы на ранее пройденные тесты, однако она решила на всякий случай отыграть пару моментов. Исключительно для успокоения совести.
– Какова протяжённость страны с запада на восток?
– Ну, если по известной песне, то 8000 вёрст, на деле около восьми с половиной.

А вот здесь ей вдруг стало действительно интересно.

В детстве я был немного аутичен, поэтому, чтобы социализировать меня, бабушка дала мне основные представления о принудительной эмпатии. Дело в том, что связь между невербаликой (мимика, осанка, жестикуляция) и эмоциями работает в обе стороны. Тому много причин и не все они ясны — психиаторы до сих пор срутся насмерть в этих вопросах, однако важно то, что это работает. Например, если человеку плохо он характерно сутулится. Если долго сидеть так сутулясь, то может и не станет плохо, но градус настроения заметно понизится. Не настолько чтобы впасть в депрессию, конечно, однако достаточно, чтобы это заметить. Бабушка водила меня мелкого по улицам, заставляя копировать походку, осанку, и выражения лиц разных людей, после чего просила рассказать об их настроении и самоощущении. Когда я достаточно легко научился встраиваться в невербальный образ почти любого прохожего, задание усложнилось — от меня требовали рассказать о состоянии человека не повторяя за ним, а только представляя, что я повторяю все его жесты и мимику. Не то чтобы это работает на ура — никаких чудес — однако, примерное представление о чужих эмоциях получить можно. Не так плохо, особенно если учесть, что собственной эмпатией я разжился только к половому созреванию, и та была сорта второго, не выше. Так вот, применение этой принудительной эмпатии было моим заветным козырем в общении с людьми. И когда я увидел сильные эмоции, проступающие на лице психиатра, естественным образом попытался их представить. Карощ, любопытство там по любому было. А ещё и было то самое сосущее чувство пропущенного важного логического перехода в чуть не сданном ответе на экзаменационный билет. И радость внезапного нахождения чего-то отличного от повседневной рутины.
– А высота Эвереста?
– Вам в чём?
– А в чём можешь?
– В Коннетаблях сойдёт?

После моего встречного вопроса на её лице прорисовалась самая настоящая радость. Так радуется инженер «Доу-кемикал», к которому в сраные задворки бхопальской дикой жизни прислали стажёра с «медной водяной крысой»i на мизинце.

– Неужели Турчинович всё ещё ведёт в трёшке?
– А куда он денется? – мне тоже было приятно. Как тому стажёру компании «Доу-кемикал», которого, несмотря на отличный выпускной диплом MIT, почему-то послали не в современную лабораторию с лаборантками и барбекю неподалёку от Великих Озёр, а в сраную Индию с чумой и религиозными фанатиками.
– А Зотиковна? – это уже поминалась другая легенда Гатчины, одна из самых талантливых и экстравагантных преподавательниц химии, чьи ученики ценились на химических факультетах естественнонаучных высших учебных заведений обеих столиц.
– На пенсии она.
– А кто вместо неё?
– Елена Вячеславовна (фамилию я уже забыл, но тогда указал).
– Ленка? Серьёзно?

Эта неподдельная радость на лице моей психиатрини меня грела и радовала.

– Ох. Ясно. Погоди-погоди, а скажи ка мне, вот мы тут с тобой тест писали по картинкам. Реставрация ситуации...
– По Бидструпу-то?
– Да-да. Вот скажи, ты тогда как-то странно выстраивал порядок. Почему?
– А я его и не выстраивал. У нас ещё Галина Гурьевна...
– Абаева?
– Ага, так вот она ещё классе в седьмом нам предлагала придумывать истории по картинкам Бидструпа выложенным в произвольном порядке.
– А как она?
– Галина Гурьевна?
– Да-да!
– А как ей быть? Всё так же ведёт рус-яз и литературу.
– А Кислов? Всё ещё ведёт театральный кружок?
– Ведёт-ведёт. Я у него автора в «Василии Тёркине» играл. И Шекспира в «Смуглой леди сонетов».

Она ещё немного пораспрашивала меня об альма-матер, пока в какой-то момент с её лица не сошла радость.
– Сиди здесь, – сказа она мне и спешно скрылась в соседнем помещении, рефлекторно захлопнув за собой дверь.

Спустя минут пятнадцать моя психиатриня вернулась с огромным ворохом бумаг.
– Так, ты даже не представляешь насколько тебе повезло. Сейчас мы пройдём всё по порядку, и, пожалуйста, отвечай на мои вопросы предельно серьёзно и точно. От этого зависит гораздо больше, чем ты можешь представить.

Следующие два часа я рассказывал ей как именно мне удалось достигнуть таких аномальных результатов с квадратами («Делать тебе было нечего что ли?» — «Ага»), как я прокачал память настолько, что смог воспроизвести свои абсолютно спонтанные ассоциативные ряды («Вот прям каждую неделю новое стихотворение?» — «Бабушке в некоторых вопросах сложно отказать, к тому же в какой-то момент запоминать становится настолько просто, что проще выучить, чем трепать нервы»), как я подбирал ассоциации к картинкам («И как ты выбирал наименее подходящую ассоциацию?» — «Методом исключения» — «Логично...». На следующий день я посредством ручки с подходящим цветом пасты превращал указанные ею в анкете минусы в плюсы — анкеты переписать не представлялось возможным, так как они все были с номерами, печатями, подписями и прочими аналоговыми верификаторами.

В общем, в последнюю неделю обследования моя прогнувшаяся карма внезапно выправилась. Всё то, что могло познакомить меня с психиатрией гораздо ближе было аккуратно переформатировано так, чтобы вписаться в края нормы. Вот физиологические исследования правда подкачали. Впрочем, ничего нового в них не было.

stjn, демократия работает только на обществе до 4000 человек и только при рабовладельческом строе.

Админы Теле2-НН — редчайшие пидарасы. Увидите нижегородского теледваста — унижайте его, смейтесь над ним, тыкайте в него пальцем, ибо недостоин. Это ж каким чмом надо быть, чтоб при переезде офиса отрезать и увезти патч-панели, оставив болтаться сотню неподписанных шнурков...

Однажды два монаха шли по глухому лесу и подошли к переправе через бурную реку. А на берегу стояла женщина, которая боялась войти в воду, потому что течение могло запросто её унести. Ей–то что: монахи, не монахи, она попросила помочь ей переправиться.

Молодой монах сделал вид, что не услышал и прошел мимо: ведь монашеский обет строго–настрого воспрещал не то, что касаться женщин, даже смотреть на них. А пожилой монах спокойно поднял её и перенес через реку.

Они пошли дальше, но через несколько часов молодого монаха прорвало: "Брат!" — сказал он, "как ты мог нарушить наш обет и прикоснуться к этой женщине?".

Пожилой сказал: "Как странно; я её перенёс и оставил на берегу, а ты несёшь до сих пор".

Арбалёт -- летательный аппарат на базе колесного транспорта.

— Кто ты по знаку зодиака?
— Отъебись.
— Хороший знак. Отъебиси - они добрые, отзывчивые...

Подсознание — подсосила.

Я плачу России деньги. Регулярно. Это значит, что у России передо мной обязательства. У меня перед ней тоже, конечно, но раз она не выполняет свои — я не буду выполнять свои. И называть эту суку рашкой, если захочу. И, да, долг государства перед гражданином священнее любого другого. А вот долг гражданина перед государством платится в налоговой.

Всем басистам на заметку: